— …поскольку даже невооруженным взглядом видно, что сам молодой Стэндиш после «починки» эти туфли никогда даже не надевал, — продолжил епископ. — Морли, пожалуйста, подойдите и поставьте вашу ногу в глину рядом с тем отпечатком… Так, хорошо, а теперь сделайте пару шагов… Разницу видите?

Последовала пауза, во время которой Морли внимательно рассматривал разницу. Затем, присвистнув, удивленно сказал:

— Вот это да! Разница видна. Причем еще какая… Неужели мои следы на самом деле такие глубокие?

— Естественно. Это означает только то, что вы намного тяжелее того, кто оставил этот след, поэтому ваш собственный отпечаток, как минимум, сантиметра на полтора глубже. Простите, доктор, вы следите за ходом моих рассуждений?

Однако доктор, похоже, не обратил на его слова никакого внимания. Тяжелой походкой очень крупного человека он отошел в сторону, еще раз задумчиво посмотрел на здание гостевого домика.

— А знаете, боюсь, вы попросту не замечаете истинного смысла этого следа. Или почему-то полностью игнорируете… Кстати, когда вы видели эти туфли в последний раз, мистер Стэндиш?

— Видел? В последний раз?… Э-э… несколько месяцев тому назад. Я ведь отдал их Кеннингсу.

— И что, интересно, он с ними сделал?

— Что сделал?… Он ведь главный ливрейный слуга мамы и, значит, занимается ее гардеробом… Постойте-ка, постойте! — Морли громко щелкнул пальцами. — Понял, я все понял. Готов поставить десять против одного, что он положил их в помещение для старого хлама. Это очередная гениальная идея мамы — хранить ставшие в силу тех или иных причин ненужными вещи в специальном помещении и раз или два в год вынимать их оттуда с намерением отправить в подарок дикарям. Однако после каждого очередного осмотра она, как правило, решала, что большинство из них вполне можно еще носить и самим, поэтому в конечном итоге бедным дикарям доставалось очень и очень немного.

— И что, это помещение для ненужных вещей доступно любому или только избранным?

— Да конечно же, всем. В общем-то, это просто комната. Отдельная комната. — Морли посмотрел на епископа, причем одно из его век почему-то вдруг заметно дрогнуло. — Хотя находится по соседству с другой комнатой, в которой, между прочим, наш знаменитый полтергейст умудрился напасть на уважаемого викария!

Епископ обменялся взглядом с доктором Феллом. Причем у Хью Донована почему-то появилось неприятное ощущение того, что, казалось бы, полнейшая чепуха начала принимать очертания какой-то конкретной и отвратительной цели.

— Ладно, полагаю, нам пора зайти внутрь, — резко повернувшись, вдруг заявил доктор Фелл.

И они все неторопливо направились друг за другом к входу в дом. В лучах заходящего солнца болотный запах, казалось, стал еще острее, комары на крыльце жужжали еще противнее… Все тускло-красные ставни на окнах первого этажа были уже закрыты. Небрежно потыкав концом трости в кнопку дверного звонка, доктор Фелл бросил на своих спутников вроде бы равнодушный взгляд.

— Во всем этом есть нечто большее, чем старые выброшенные туфли, полтергейст или даже убийство, — заметил он. — И самое загадочное заключается именно в старом Деппинге. Хм… Вы только посмотрите на это изуверство! — Он постучал по кирпичной стене дома. — Самое настоящее варварство. Вот человек, известный своей крайней разборчивостью в вопросах вкуса, одежды, языка и даже манеры себя вести. Отменный гурман, который держит собственного повара, чтобы есть только то, что по вкусу только ему, и никому другому! И при всем этом живет в таком доме! Невероятно! Нет, нет, одно с другим тут явно не вяжется… У него отменнейший вкус к самым тонким винам, а он периодически напивается до умопомрачения всякой низкопробной отравой, не забывая при этом выставить своего слугу наружу, чтобы тот никого к нему не допускал. Кроме того, ваш Деппинг время от времени прекращает свои научные изыскания и начинает волочиться за молоденькими девушками, которые годятся ему во внучки… Ну и как это прикажете понимать? Плохо. Все это очень и очень плохо. В этом есть что-то порочное, даже дьявольское. И прежде всего в самом старике! Господи ты боже мой милостивый!… Увы, боюсь, нам всем придется расстаться с мыслью о вполне простом, вполне милом и вполне невинном случае. Причем восьмерка треф в виде восьми коротких широких мечей не более чем некий предмет. Так сказать, точка отсчета… Ага, ну наконец-то…

Сделанная из вычурного красно-черного клетчатого стекла верхняя часть над входной дверью вдруг осветилась изнутри, поскольку кто-то, услышав настойчивый звонок, зажег там свет. Затем ее открыл худощавый человек с длинным и при этом весьма меланхолическим носом и видом оскорбленной добродетели. Которого неизвестно зачем и почему осмеливаются отрывать от вечной скорби…

— Да, сэр? — равнодушно поинтересовался нос. — Кто вы и что вас интересует?

— Мы из полиции, — пояснил доктор Фелл. — Проведите нас, пожалуйста, наверх… А ваше имя, полагаю, Сторер, не так ли?

— Да, да, сэр, Сторер, вы совершенно правы, — равнодушно пожав плечами, согласился нос. — Очевидно, вам надо осмотреть труп, — продолжил он таким тоном, будто говорил о живом существе. — Пожалуйста, сюда… Следуйте за мной, господа.

Теперь, когда они уже подходили, Хью Донован снова почувствовал тошнотворное нежелание видеть безжизненное тело старого Деппинга практически в упор. Более того — осматривать его! Даже идти туда через казавшийся бесконечным холл — без окон, с заметным запахом мебельного полироля. В сложившихся обстоятельствах это было несколько мистическим явлением, поскольку даже в тусклом свете двух небольших, свисавших с потолка на длинных шнурах электрических ламп было видно, что массивная темная мебель, похоже, вот уже много-много лет вообще не покрывалась полировочным лаком… На полу и ступенях лестницы лежало покрытие, которое когда-то, скорее всего, было желтым, на некоторых дверях висели черные портьеры, на стене рядом с одной из них виднелась отвратительного вида переговорная труба. Доктор Фелл внимательно ее осмотрел, прежде чем присоединился к последовавшей наверх процессии…

Кабинет находился в самом начале западного крыла. Сторер, казалось, с большим трудом удержался от соблазна постучать в дверь, прежде чем ее открыть.

Большая, очень большая комната с высоким потолком. В стене напротив двери, через которую они только что вошли, Хью Донован увидел выход на балкон: стеклянная панелька над ним, как и внизу, тоже была составлена из красно-черных квадратиков… По обеим сторонам — широко распахнутые черные вельветовые портьеры, снаружи — «пузатые» стальные решетки. На фронтальной правой стороне комнаты еще три аналогичным образом обрамленных и закрытых окна. Все остальные окна были широко распахнуты.

Деревья вокруг гостевого домика были такими густыми, что пропускали в кабинет только зеленоватые отблески медленно, но неумолимо угасающего дневного света. Хотя и его вполне хватило, чтобы рассмотреть находившийся там главный и основной экспонат. Ради которого все они, собственно, сюда и явились.

Хью Доновану никогда так и не удалось забыть тот самый первый раз, когда ему пришлось собственными глазами увидеть то, что на официальном полицейском языке грубо, но достаточно верно и точно называется «жестокой насильственной смертью». У левой стены кабинета — если стоять лицом к двери на балкон — находился низенький камин из белого мрамора, а совсем рядом с ним, не далее чем в метре, отвернувшись от незваных пришельцев, лежало тело покойного мистера Септимуса Деппинга. Одна рука безжизненно свисала с сиденья кожаного кресла-качалки, обе ноги были странно подвернуты внутрь, а плечо опиралось на стоявший рядом кофейный столик… Одет покойник был в старомодный смокинг со стоячим воротничком, вечерние брюки, черные носки и лакированные туфли. Однако прежде всего в глаза бросался его повернутый к вошедшим затылок: аккуратно причесанные по бокам седоватые волосы, а вместо блестящей лысины… темно-бурое запекшееся пятно крови, куда вошла пуля, явно выпущенная с близкого расстояния.